В мае этого года Иманту Калныньшу, одному из мэтров латвийской музыкальной сцены, исполняется 80 лет. Имант Калныньш — автор семи симфоний, ораторий, он написал музыку ко многим фильмам Рижской киностудии. В феврале 2021 года композитор стал Почетным гражданином Лиепаи, города, автором гимна которого он является, и города, в котором он живет.

В советские годы Калныньш писал оратории и создавал рок-группы. Их запрещали, как это случилось с одним из его проектов группой «2Х ВВМ». Пытаясь найти информацию о том, почему в Советском Союзе запрещена  эта группа, я неожиданно нашла информацию на сайте далекого от Риги казахстанского Петропавловска: композитор и аранжировщик Вячеслав Митрохин вспомнил о музыкальных фестивалях, которые проводились в Советской Латвии. Вот что он вспоминает о том времени: «У нас есть такой Имант Калныньш. Среди молодёжи он был не то чтобы популярнее Раймонда Паулса, а как сказать… Просто у Паулса уклон в оркестр, эстраду, джаз, а у Калныньша песни были социальные. Потом, группа у него была – «2 х ВВМ», её прикрыли, потому что они с крестами ходили в праздник, в каком-то городе выступали, кто-то стуканул, и их закрыли, запретили играть. В общем, бунтари были, как и все в молодости».

С тех пор прошло без малого сорок лет, но Имант Калныньш так и остался бунтарем. После того как Латвия стала независимой, композитор двадцать лет был депутатом Сейма республики в составе абсолютно националистической партии «Отечеству и Свободе». А в 2010 году неожиданно для многих ушел от них в «Зеленые».

О Калныньше в Латвии ходит много мифов. Кто-то рассказывает о том, как Имант нацарапал свое имя под крышкой рояля в музыкальной школе. Кто-то обязательно сидел с Имантом в ресторане. Не за чашкой кофе, отнюдь. Но один из самых стойких мифов о Калныньше возник в связи с тем, что он перевел на латышский язык Коран. Коран Имант действительно перевел. Однако многочисленные публикации последнего времени о том , что в 2012 году он принял Ислам, не соответствуют действительности. Имант Калныньш написал мне в письме: «Я не принял Ислам. Как был, так и остался христианином».

Мы встретились с Имантом в его лиепайском доме. Квартира номер 1 оказалась на втором этаже старого кирпичного дома. Поиск занял некоторое время, потому что на первом этаже дома были квартиры с номерами 3 и 4. Имант и его жена Агра встретили нас с кофе и вкусными пирожными. Вместе с ними живут пес и кошка.

Имант Калныньш подписывает свои работы «Им Ка». Он родился в семье далекой от музыки. Его отец был инженером на радиозаводе «ВЭФ» и мечтал, что сын пойдет по его стопам. И сын вобрал в себя любовь отца к радио. В его доме хранятся несколько старых приемников. Имант полюбил музыку, слушая радио. Он рассказывает: «В наш дом из-за работы отца попадало каждое новое радио, которое выпускал завод. Ведь радио тогда было не единственным, но главным источником информации. Ребенку через радио открывался огромный мир. Этот маленький ящик давал много радости и знаний. Благодаря ему я узнал музыку. Детство прекрасно тем, что дети не соприкасаются с жестким взрослым миром политических взглядов. Все это приходит потом».

Композитор вспоминает, какой сложной была поначалу его дорога к музыке. На стене его кабинета до сих пор висит крохотная скрипочка. Маленький Имант увидел ее в витрине магазина. Она была такой трогательной и грациозной, что мальчик влюбился в нее. И остался ей верен всю жизнь. Ту скрипку ему все-таки купила мама. А потом Иманта не принимали в музыкальную школу. В музыкальное училище он тоже не сразу поступил. «Все стало легко, когда пришла пора поступать в консерваторию, — рассказывает композитор. — Вот туда приняли без проблем».

Вы работали в разных музыкальных жанрах: от песен к кино и рок-баллад до симфоний? Где вы более свободны?

Я в любой музыке свободен. Я не разделяю музыку по жанрам. Музыка — это просто такой язык. Очень особенный. Это особый поток информации. Жанр не важен. Есть, например, народная музыка. К какому жанру причислить фольклор? Именно народная музыка — и в исполнении, и в отношении мастерства создателей — ее высшая точка. Там же нет профессионалов. Разве мы знаем ее композиторов? Эта музыка как будто бы просто есть у нас. Откуда-то… И столь прекрасная.

Радио для вас было брешью в железном занавесе? Ваш рок-проект «2 X BBM» закрыли. Вас запретили. Та несвобода помогала вам остаться свободным?

Сейчас у меня очень двойственное отношение к понятию железного занавеса. Здесь две совершенно разные плоскости. Одна плоскость — государство. Цензура — одна из основных составляющих государства. Она нужна государству, чтобы цементировать его систему. Они называют это «обеспечивать стабильность». И другая плоскость — молодежь. Молодежь всегда будет самой активной частью человечества. Одновременно с этим она всегда будет и самой агрессивной, и самой непослушной частью человечества. Как можно винить молодежь в свободомыслии? Это вечный конфликт, решения которого я не знаю.

Государство должно понять, что человеку нужно дать возможность выразить себя. Я сегодня по-другому смотрю на тот мой конфликт с тем государством , когда они закрыли мою группу. Это остается неприемлемым для меня, но я понимаю, почему тем персонам во власти показалось необходимым запретить меня. Мне было обидно. Мне было больно. Но я понимаю, что ими двигало. Они надеялись обеспечить стабильность той системы, в которой они существовали.

Я не принимаю это эмоционально. До сих пор. За ЧТО? Но я понимаю рационально сейчас, почему они это сделали. Но и причиной распада того государства советская цензура не была..

Когда вы стали иначе воспринимать роль человека в государстве или то, как государство воздействует на человека? Ваши представления менялись?

Они начали меняться, когда в СССР началась перестройка. Я, как и многие, вскипел: все, у нас теперь будет демократия. А потом понеслось — независимость, выборы. И я в этой куче, вместе со всеми. Меня выбрали в Верховный Совет, и я оказался в Латвийском парламенте на следующие двадцать лет. С 1991 по 2011 год. Я попал в среду, которую совершенно не знал. Я знал свой мир, мир музыки. Я там жил. А теперь я постепенно должен был узнать мир политики. И постепенно я начал, как любой думающий человек, оценивать, что видел.

Мои представления о том, как надо, и реальный мир были в конфликте. И это был конфликт с самим собой, в первую очередь. Находиться в конфликте с самими собой — очень дискомфортно. Я начал искать ответы на те вопросы, которые сам для себя ставил. Я пытался найти причины того, что вызывало мое беспокойство. Я оказался ребенком, который познакомился со взрослым миром. Он меня не устроил, и я ушел из этого взрослого мира. Я сейчас почти вернулся обратно, вернулся в свой мир. Хотя следы еще остались.

Они болезненны? Они травмируют?

Конечно. Мир искусства — это мир, совершенно альтернативный политике. Он другой. Я называю искусство, музыку, литературу садами, где люди выращивают цветы. Функция искусства — быть палисадником у дома, где живут люди. А в политике все иное. Там цветы топчут. А инструмент — цензура. Когда я начал оценивать политику вокруг себя и себя в ней, я понял, что для меня это неприемлемо.

Ваши 20 лет в латвийской политике — что именно вызывало дискомфорт?

Мы не стали независимыми. Мы, как и наши соседи, тоже всего лишь поменяли хозяина. Как бывшие советские функционеры перебежали на другую сторону, так и республики. Они не стали независимыми. Ничего не изменилось.

В советский период все три балтийские республики все-таки служили своего рода витриной. Внутри этой витрины люди чувствовали себя очень по-разному. Я не могу судить обо всех. Надо учитывать, что Рига — это почти половина населения Латвии. И другая половина — это те, что живут на деревне. И это другой мир. Иная психология, иное восприятие нации. А Рига всегда была очень мультиэтническим пространством. И до советского периода в Риге было очень много немцев, русских, евреев. Рига всегда была более интернациональна, чем Латвия.

Что стало последней каплей, которая побудила вас уйти из политики?

Нечистоплотность данного занятия.

Как вы лично относитесь к тем проблемам, которые есть у ваших русских соседей в вопросах школы и языка?

Я сумел и успел отдалиться от той возни, которая называется политикой. Поэтому к моим русским соседям я отношусь очень хорошо. Я сейчас могу говорить то, что думаю. Не заботясь о последствиях. Считаю, что лучше их у нас не может быть соседей. У меня в России много друзей, людей, которых я очень высоко ценю. С момента обретения независимости проблемы русскоязычной части нашего общества были той горячей картошкой, которую вытащили из раскаленных угольков и перебрасывали из руки в руку. Этого не должно было быть.

Латвия и Россия всегда жили рядом. Латвия была в составе Российской империи 300 лет. Ну, хорошо, случился тяжелый исторический эпизод с включением Латвии в состав СССР в 1939 году. Но ведь тогда не только латышей сделали советскими гражданами, но и людей всех национальностей, кто жил в Латвии. С другой стороны, Латвия тоже получила часть Балтийского моря со своими портами, что поставило Латвию в более выгодное экономическое положение. Далее это вызвало огромный поток трудовой миграции. Отчасти она стала поводом для неприятия советской недальновидной политики. И в результате они получили такой энтузиазм принятия новых господ. Но это не вина тех людей, которые приехали в советский период.

Есть ли противоядие национализму?

Человек несовершенен. Он не способен проанализировать свои действия здесь и сейчас. Он не понимает, а насколько вообще стоит кричать сейчас по тому или иному поводу… Он часто мотивирован своей собственной обидой. Я говорю о себе тоже. Помню себя в начале своей политической карьеры. Как я мог быть так эмоционален и, как мне казалось, искренен в некоторых вопросах… У меня не было той мудрости, которой я наделен сейчас. Мы сейчас с вами можем сидеть за столом и говорить нейтрально о болезненных вопросах. Очень важно научиться относиться нейтрально ко всему. Просто для того, чтобы посмотреть на проблему нормальными глазами, чтобы понять, какой есть ты и какой есть он, твой сосед. Беда в том, что многие до сих пор не могут успокоиться и посидеть друг с другом. И поговорить. Наоборот: темп разлада увеличивается, если мы посмотрим на весь мир.

Какие события в мире вы воспринимаете как угрозу?

Противостояние. С одной стороны, дом на высоком холме за океаном. С другой стороны — Евразия. В противостоянии самая большая угроза. В той же Украине на ее территории два, если не три, великана борются. Где выход? Не знаю. Единственная сила в мире, которая может остановить войну — это народ, это народы мира. Но может ли народ сам прийти к осознанию того, на что он способен?

Возьмем Латвию, где общество состоит из латышей и русских. Сам народ не может прийти к определенному мнению, что делать в противостоянии политики стравливания. Народ как персонаж в Латвии недееспособен. Почему? Потому что было сделано все, чтобы люди перестали быть народом, чтобы они перестали быть обществом. Да, нас много. Мы — индивиды. Но один индивид никогда ничего не сможет. Сможет только народ. А как сделать этот народ опять народом? Вот в чем вопрос. Как преодолеть разделение общества, если именно на это заточена политика?

А что люди могут сделать, чтобы смягчить этот конфликт?

Сесть и поговорить. Наша позитивная энергия где-то накапливается. Я оптимист. Я верю в то, что зло не победит. Я верю, что каждый в итоге получает по тому, что заслужил.

Почему Коран? Что вы хотите сказать тем, кто боится ислама?

Для того, чтобы бояться чего-то, должна быть причина. Я в свое время себя спросил: а зачем мне лично бояться ислама? И я начал искать ответ. Я начал читать. И спрашивать людей, что такое ислам и стоит ли мне его бояться. Потом я узнал, что Коран до сих пор не перевели на латышский язык. И я перевел его и узнал наконец, что такое Ислам. Для меня ислам — одна из трех великих монотеистических религий вместе с иудаизмом и христианством. Это одно и то же. Почти одно и тоже. Те, кто боятся ислама, должны так же бояться христианства и иудаизма. Изучая ислам, я понял, что не вижу, чего я должен там бояться.

А вам не страшно было переводить Коран? Это ведь как восьмую симфонию написать…

Это было интересно. Мне потребовалось два года плюс то время, которое ушло на изучение арабского. Изучение языка было удивительным погружением в арабский мир. Вязь арабских письмен удивительна красива. Все пробудило мои детские воспоминания о том, как я читал «Тысячу и одну ночь». Этот дивный мир влек меня и стал еще одним мотивом узнать больше об исламе. Сирия в свой золотой период, во главе с Харуном аль-Рашидом в качестве халифа, собрала всю возможную литературу после гибели Римской империи. Он рассылал своих ученых, чтобы собрать все, что можно. Они дали новый толчок античным знаниям, двинув вперед математику и астрономию. И пока Европа не очнулась от своего «темного» периода после падения Римской империи, чтобы дать новый толчок уже тому, что было спасено арабским миром.

Вы хотите сказать, что мир развивается благодаря своей «разности», а не своему «единообразию»?

Точно так. А политика ведет к бедствиям. В политике все сводится к борьбе за власть. Это брутально. Это самый примитивный уровень человеческой деятельности. Потому что до сих пор в политике действует принцип силы. И ничего другого. Все разговоры о демократии и аристократии — не более чем завеса, скрывающая этот ужасный примитив. А страдают люди. Дети страдают. Это и есть настоящий Армагеддон. Каждый день в мире происходит очередной армагеддон. Это и есть суть современного мира.

А нам остается забота о своей семье. О своих близких. И обязанность сажать свои цветочные сады. Этого у меня еще не отняли. Даже если бы они и захотели это снова отнять.

А на вас не обижаются на то, что с определенного момента вы начали говорить все, что думаете?

А я вообще-то не такой уж глупый, чтобы говорить все, что думаю. Я далеко не все говорю, что нужно. Хотя очень стараюсь.