В апреле этого года Алена Любченко, редактор Left East, канадского издания, которое позиционирует себя как революционный социалистический рупор опубликовала статью, которая привлекла внимание и вызвала серьезное обсуждение. 

Статья называлась «На границе белого мира? Экспроприация, война и общественное воспроизводство в Украине». Уроженка Украины, Алена переехала в Канаду вместе со своей матерью, когда была ребенком. Сейчас она, кандидат политических наук, живет в Торонто. Ее исследовательские интересы включают неолиберальную реструктуризацию, лишение собственности и финансиализацию социального воспроизводства, а также борьбу за выживание.  Диссертация Алены опирается на феминизм социального воспроизводства и прослеживает трансформацию модели гендерного контракта и социального гражданства из советской в постсоветскую эпоху в России и частично в Украине. Я решила, что нашим читателям будет интересно узнать как Алена оценивает процессы, происходящие на Украине и в России.

Мы можем только гадать, когда и чем закончится эта война. Каковы ее предпосылки в истории постсоветской Украины?

В первую очередь, конечно, многие журналисты и ученые связывают это вторжение напрямую с Оранжевой революцией и потом 2014 годом, Майданом.  Я считаю нужно рассматривать ситуацию с точки зрения критики политической экономики, в сути которой социальное воспроизведение или если сказать проще, life-making processes. Потому что было бы неправильно рассматривать геополитику отдельно от экономики. 

В самой Украине долгосрочными причинами войны из ближайшего постсоветского периода, на мой взгляд, является конфликт между местными капиталистическими кланами, которые захватили государство но не смогли сохранить/распространить гегемонию. Об этом много писали Владимир Ищенко и Юлия Юрченко.  На английском я бы назвала это “primitive accumulation” (так называемое первоначальное накопление капитала), что значит в нашем случае грабеж государства, гос. сектора, социальной сферы и так далее со всеми вытекающими последствиями для рабочего класса, для женщин. 

Этот грабеж пришел в форме шоковой терапии. Тем, кто помнит, как бедно мы жили в 90-е, не нужно объяснять, что это такое. Это «первоначальное накопление» превратилось в более постоянный процесс неолиберальных реформ, бюджеты жесткой экономии – которые компенсирует женский труд, включая сокращение социальной помощи и государственного сектора. Поэтому корни в том, что за время этих неолиберальных реформ у людей развилось глубокое недоверие к институтам государства. Это касается всего постсоветского пространства. Во-вторых, бедность, а также большая разница между бедными и богатыми.

Но Майдан 2014 года несомненно был вызовом неолиберальному статус-кво, тому, что наши западные «друзья» называют коррупцией. Но то, что мы называем коррупцией в контексте Украины это и есть нормальный глобальный капитализм, я не знаю никакого «здорового капитализма». И в России тоже. Те решения, которые Евромайдан предложил проблемам неолиберализма, они тоже были из числа неолиберальных – neoliberal solutions to neoliberal problems. Евромайдан не предложил никаких новых решений кризису. Я согласна с Владимиром Ищенко и его коллегой Олегом Журавлевым, который говорит, что эти конфликты — кризис постсоветской гегемонии, на смену которой никто не пришел. 

В плане России и российского империализма, Илья Матвеев, например, интересно пишет в новых исследованиях, что российский империализм изменился в 2014 году. До этого российский империализм руководствовался экономическими интересами в определении своих «сфер интереса». После 2014 года российские интересы стали «территориальными». Конечно война в Украине сегодня – это хороший пример такой смены направления.

…аннексия Крыма? Но было ли принятое решение только «территориальным» или это все-таки попытка отодвинуть НАТО и Турцию из Черного моря?

Я не уверена, что могу полностью согласиться с этим тезисом, потому что Россия всегда была встроена в современный капиталистический мир. Нужно больше времени, чтобы подумать над вопросом, является ли российский империализм сегодня только территориальным.  Как это возможно, если Россия полностью встроена в глобальный капитализм, где, как я понимаю, интересы всегда в первую очередь являются экономическими? Более конкретно, нам нужен анализ взаимосвязи между милитаризацией и финансовой системой.  

Сегодня вопрос вот такой: Россия расширяет свое политическое и финансовое присутствие в Африке. Российские компании занимаются добычей полезных ископаемых, торговлей оружием и финансированием инфраструктурных проектов. Например, в Центральноафриканской Республике, Мали, Буркина-Фасо и других странах военизированная группировка «ЧВК Вагнера» помогала поддерживать правительства в обмен на добычу золота и алмазов. 

Какова позиция России в глобальном капитализме, ее собственный «бренд» империализма и неоколониализма, и как война в Украине вписывается в этот более широкий контекст? Мне кажется, когда мы пытаемся характеризовать Российский империализм сегодня, нам еще больше нужны инструменты марксистской критики политической экономии, чтобы не воспроизводить разделение между экономическим и политическим, как это делают либеральные экономисты.

Пока еще не совсем понятно, что такое российский империализм, является ли он только территориальным или обусловлен экономическими интересами. Мы, академики, только начинаем задумываться над тем, что это такое. Последние 50-60 лет мы говорим об американском империализме, что это, мол, мягкий вариант империализма – империя мирового капитала. Нам нужно понять, что такое российский империализм и можем ли мы его называть империализмом в том же духе, что и американский или, точнее, англо-американский. 

Я нахожу сомнительной идею о том, что это оборонительная война для России в прямом смысле– оборонительная из-за расширения НАТО. 

Для меня вопрос стоит так: означает ли противодействие дальнейшему расширению НАТО заявление о том, что предыдущее расширение НАТО стало причиной этой конкретной войны, которая началась с решения России о прямых военных действиях на Украине (за пределами Донбасса)?

Терминология Москвы для объяснения и оправдания причин войны — «денацификация», «спасение тех, для кого русский — родной язык». Это может быть чертой нового представления России о себе и о своей роли?

Это — новое забытое старое. Я — марксистка. Не только по образованию, но по моему пониманию мира. Я считаю, что мы меняем историю вокруг себя в тех условиях, в которых мы живем. 

Россия сегодня — не Россия 19-го века. Это — не Российская империя 19-го века. И это — не СССР.  Это — что-то новое, но рожденное из старого. Некоторые идеологические принципы — это то новое, что по сути является пережеванным прошлым. Сам термин «русский мир» — конструкт, в котором до сих пор нет четкого содержания. 

Вообще диалог со всеми постсоветскими государствами и их политическими партиями очень тяжел. Их даже тяжело идентифицировать, потому что те, кто сегодня правый завтра станет левым. Идеология используется «направо и налево» и она не совсем последовательна.

Я не уверена, что те, кто проводит политику «русского мира» сейчас, верят в эту идею всей душой. В этом смысле, когда называют Россию фашистским государством это — преувеличение, но не преувеличение подчеркнуть его идеологические элементы в плане отношения государства и его граждан, растущей институционализации гетеро-патриархальной и гетеро-националистической политики.  

Идеология — и не важно, какая это идеология — используется государством только для того, чтобы объяснить конкретные действия сегодня. В этой идеологии нет константы. Она не предоставляет никакого альтернативного мира. И видения мира. Это — лозунги, которые используются для репродуцирования все той старой системы. Об этом очень точно пишет и говорит Григорий Юдин. Не удивительно то, что когда используются Советские лозунги и буква Z  вместе, Ленин становится врагом этого «русского мира». C точки зрения противоречия этой концепции Володя Артюx недавно сделал интересный анализ того, что, в то время как для внешнего мира (особенно Запада) Россия использует образ себя как правой белой нации европейских и христианских и патриархальных ценностей (заявляя, что именно эти ценности находятся под угрозой в самой Европе), дома, внутри страны, она поддерживает образ переработанного советского государства, социального, для простых рабочих, и т. д. Это советское Второй Мировой войны используется сегодня в националистических целях. 

Недавно Путин объявил о возвращении советского ордена Мать-Героиня. Миллион рублей дали российским матерям за повышение рождаемости в России, производство хороших граждан для дальнейшей экспроприации и убийства. Путин говорит о том, что сегодня традиции большой, многодетной семьи постепенно возрождаются, говорит про высшую нравственную, духовную ценность семейных уз, про почитание старших и заботу о младших. Такая забота — полная чушь. Где почитание и забота о старших и младших, когда люди не могут обеспечить себя из-за мизерных пенсий, отсутствия детских садов, декриминализации домашнего насилия и насилия над женщинами, приватизации ухода? 

Нам нужно научиться держать в своей голове одновременно две вещи: НАТО — плохо, но и Россия в ее сегодняшнем обличии — это тоже плохо. В одно и то же время. Это — очень тяжело, потому что большинство предпочитает считать, что если первое — правда, то второе — неправда. Как будто бы эти две правды исключают друг друга. Но на самом деле нет. То Российское государство, с которым мы имеем дело сегодня, порождено 90-ми годами. Это — не Советский Союз (даже если мы относимся к нему с критикой). Это государство, его элита, весь капиталистический класс — порождение шоковой терапии. Их никто не выбирал. Рабочие не участвовали в их назначении. Российская элита — это те, кому многие годы аплодировали их западные партнеры. 

Путина изначально никто не выбирал… Его представил нам тот, кто его выбрал: Ельцин. Что ты думаешь об этом?

Именно. А Ельцина Запад очень любил, невзирая на его войны и расстрел парламента. Та же Америка. А вторая чеченская война была практически благословлена контртеррористическим дискурсом. Они были партнерами во многом. И нам не стоит об этом забывать. 

Но ситуация, вызванная этой войной 24.02, очень сложна. На нее нельзя наложить кальку Великой Отечественной войны и борьбы с нацизмом. На нее нельзя уложить кальку 1917 года и Гражданской войны. И ситуация 1914 года тоже была иной. Не совсем правильно и совсем не полезно объяснять ситуацию наших дней примерами из прошлого, все-таки они никогда не будут точными. Скорее всего, это больше похоже на перемены, которые пришли в 70-е годы и кризис в экономике того периода. Об этом написали очень хорошо в Salvage.  Я считаю, мы не можем себе позволить понимать геополитические конфликты как что-то отдельное от экономического кризиса, глобального капитализма и как что-то отдельное от кризиса социального воспроизведения, который является систематическим для капитализма. 

Мне многие лозунги и действия российских властей напоминают атмосферу Союза последнего периода, когда по пятницам нужно было приходить в школу на полчаса раньше и участвовать в политинформациях.

Конечно, когда Россия говорит о фашизме в Украине, то, конечно, Россия должна посмотреть на себя. В зеркало. То же самое касается ЛНР и ДНР. Там огромные репрессии против политической критики и против рабочих. Они тоже должны посмотреть на себя в зеркало. Там проявлений диктата власти вполне достаточно, чтобы обеспокоиться. И в России, и в «республиках» общества весьма патриархальны, гетеронормативны, гипер-националистические и конечно же милитаризированные. В России тоже были лозунги «Россия — для русских». Везде в этих обществах много сексизма: в России женщина официально представляется как «очаг», «источник семейного уюта». Перед нами сейчас стоит задача — понять характер элементов фашизма, сложившегося в Украине и сравнить его с тем, что происходит в России, но в России на уровне государственных структур. 

Есть что-то трансцендентное в борьбе этих двух проявлений одой сути, учитывая, что на стороне Украины в составе правых военных образований воюют и граждане России. Но за 8 лет, предшествующих этой войне, эти националистические военные образования, в том числе, и полк «Азов» пытались заточить на «украинство» в большей степени, чем на неоязычество или открытый неонацизм. 

Абсолютно согласна. Но это новое «украинство» подперчили. Потому что, в первую очередь, вопрос в том, что из себя представляют отношения между украинским государством и «Азовом». Потому что государство Украина тоже прошло определенные метаморфозы, что создало уникальные условия для близости элементов государства и «Азова». Это отношения давления. Я думаю, что все-таки работы Ищенко и Журавлева о гражданском обществе, которое стало достаточно повернуто направо с 2014, лучше ответят на этот вопрос. 

Кампания Зеленского накануне выборов и после них — не тоже самое. «Азов» же становился более «украинизированным» и это сделало их «приемлемыми» в глазах либеральной европейской интеллигенции. Ведь «украинская» националистическая риторика была уже ими принята. Они рукоплескали лозунгам «Украина — это Европа». И отсюда всего лишь шаг до радости от того, что новые беженцы в Европу — «тоже» белые люди. Наверное, можно сказать о каком-то mainstreaming «Азова». Неожиданно «Азов» прикрепили к какой-то своей либерально-демократической идее об Украине. И поэтому либеральному мейнстриму срочно надо было делать все, чтобы смягчить представления об «Азове». Чтобы сохранить свое лицо. 

Есть опасность своеобразной западни, которое либеральное общество Европы готовит для себя, смягчая то, что им неудобно признать сейчас? 

Можно идти и дальше, выходя за рамки дискуссии о войне в Украине, и поднять сложный вопрос об уровне взаимоотношений между либеральной демократией и фашизмом. Порой кажется, что это — две стороны одной копейки. В какие-то моменты, когда им это необходимо, либеральная демократия легко принимает фашизм. Это мы видим в Канаде. Особенно это заметно в Америке. Если государство хочет принять какое-то решение, то оно его принимает за счет свобод граждан. 

Мне кажется, что сейчас многие украинцы, которые сейчас приезжают на запад, видят, что то, что Украине обещали — это не совсем то, что существует в тех странах, которые активно занимались обещаниями. «Той Европы, которую нам обещали, в Европе нет», — говорят они. Это очень грустно, потому что, оказывается, альтернативы нет. Это и есть самый большой вопрос Украины. Нет альтернативной гегемонии. Ее не предоставляет ни Россия, ни Европа, ни Америка. И все этим пользуются… 

Россия говорит, «Вы не видели как Америка ведет себя с Ираком? А как Америка ведет себя в Латинской Америке? А как они ведут себя со своими же гражданами… Как Америка ведет себя с афро-американскими гражданами, с коренным населением, с рабочими мигрантами на Мексиканской границе? А как Канада ведет себя?» И это правда. Демократии, отнюдь, не всегда ведут себя по либерально-демократическим принципам. Или это и есть эти принципы? Это — очень серьезный и большой вопрос. И в период кризиса в либеральных демократиях из глубокого подполья вылезают червяки фашизма. Война, к тому же, очень удобное прикрытие. 

И Украина, пользуясь риторикой «военного времени» проводит абсолютно антисоциальные реформы. Например, принимает законы против профсоюзов. Уже с 2014 года мы наблюдали все более и более глубокую милитаризацию всего государства. Что это значит? Деньги уходят из социальных программ, образовательных и медицинских программ, пенсионных реформ. Лозунг «декоммунизации» становится частью открытой государственной политики.

Криминализация левого движения в Украине началась не в конце февраля 2022 года, а гораздо раньше. А нам в это время говорят: «Ребята, военное время… Что вы хотите?» А после 24 февраля эти процессы заострились, как будто этим процессам – неолиберальным реформам – вкололи стероиды. 

А сюда входит попытка полной украинизации Украины? 

Укранизация Украины звучит интересно, да? Разве в своем многообразном и плюралистичном виде, в котором Украина и ее народ(ы) существует, не есть то, что мы подразумеваем под «Украинским»?  Плюралистическая Украина с ее многонациональностью и языковым разнообразием – такая какая она есть — не совсем удобна. Моя Украина, Украина моей мамы — это именно плюралистическая постсоветская Украина. Та Украина сейчас реконструктируется во что-то «моно». Переписывается история, чтобы создать нарратив, что для всей Украины она была однотипной. Но в такой Украине для некоторых граждан не будет места. 

Когда выбирали Зеленского, многие голосовали за него, чтобы избавиться от этой неопределенности. Они надеялись, что он остановит войну. И в нем пытались увидеть «лицо» той плюралистической Украины. Опять же, здесь важно различать давление со стороны «гражданского общества», которое является более националистическим, и направление украинского государства под этим давлением. 

Сегодня нужно задуматься об антиимпериализме, даже образца начала советского времени, антиимпериализме глобального Юга, который в себе нес и несет полит повестку антирасизма вместе с социализмом. Дело в том, что Украина в мейнстриме артикулируется как «белая Европа». И мне кажется, что нам, украинцам, сейчас надо громко сказать: «Подождите, все это время мы у вас были «бедными», «тошнотворно дешевыми наемными рабочими»… И мы убирали дома западных белых женщин, которым не хотелось больше сидеть дома и заниматься «домашним уютом»… Их место занимали наши украинские мамы и бабушки… Нам нельзя обманываться этим резким признанием нас как «ровни» Европе. Мы не должны забывать о том месте, которое Украина занимает в глобальном капиталистическом мире. После войны, когда мы начнем думать, какой мы хотим видеть Украину, нам нужно будет ответить на этот вопрос с таким же желанием и энтузиазмом, с каким мы сейчас хотим защитить ее от российских войск. 

На фоне невероятной волны солидарности с украинскими беженцами очень тяжело слышать вопросы беженцев из Ирака или Афганистана, «а почему нам семь лет не могут предоставить статус беженца? А это значит, что мы действительно — другие?»

Начнется серьезное обсуждение этой реальности, и тогда нам всем надо ответить на вопрос: «А мы все — тоже за «белый» мир? Нам всем легче пустить в дом человека с русыми волосами и голубыми глазами, чем кареглазых брюнетов со смуглой кожей? 

Именно так. Это — последствия Европейской колонизации. Это продолжение той истории. Этот вопрос разного отношения к беженцам должен стать краеугольным вопросом левой повестки. ВСЕ беженцы, добравшиеся до Европы, должны пользоваться равными правами. Я считаю, что было бы здорово, если бы об этом, в первую очередь, заговорили украинские левые. Да, у них сейчас другие проблемы, но, тем не менее, я уже слышала такие вещи: «Расизм, мол, не украинская проблема… Расизм — это европейская проблема.» Но это не правда. То есть, решая свои проблемы, мы пользуемся гостеприимством Европы, делая вид, что не видим, что точно таких же беженцев из других регионов мира принимают иначе? И после этого «расизм — не украинская проблема»… Во- вторых, нам нужно задумываться о расизме не только на моральном, повседневном, личном уровне, а о расизме на уровне структур. Что значит идея Украины как части Европы? Разве это не расизм? Для меня — да. Поэтому я не боюсь признать, что в Украине есть расизм, и он в структурах государства и его артикуляции будущего народов Украины. И если мы начинаем артикулировать идею Украины как моноэтнического общества, то тогда мы ведем ее в расизм. Вот и все. Для украинских левых сейчас очень важно начать говорить об этом: война — классовая, мы — за рабочий класс, мы за демократические права. И мы за антирасистское государство. И если идея такой Украины будет сформулирована, то отпадет «Азов», отпадет милитаризация государства, когда оно выискивает врагов и предателей.