Наталья Михайлова в Риге — человек известный. Часто приезжая в город, берешь такси, а по радио — голос Наташи. Ее слушали. Более того, прислушивались. Больше десяти лет она была главным редактором Радио «Балтком». И вдруг в 2019 году Наталья объявляет о своем решении уйти из профессии.

Сейчас бывший журналист работает в небольшом пансионате для пожилых людей. В основном, люди за которыми ухаживает Наташа и ее небольшой коллектив, страдают деменцией. У большинства диагноз — болезнь Альцгеймера — наиболее распространенный тип деменции, при котором головной мозг перестает выполнять свои функции должным образом. В первую очередь, страдает память. Постепенно разрушаются связи между нервными клетками, уходят мыслительные навыки.

Почему успешный журналист сделала такой выбор? Ведь работа, связанная с уходом за больными деменцией, не относится к разряду наиболее востребованных. Простой ее тоже не назовешь.

Мы встретились с Наташей на ее новом месте работы. Трех- и четырехкомнатные квартиры. Общие холлы с диванчиками, телевизорами. В пансионате живет кошка. Ее тоже спасли. По соседству — ветклиника: туда принесли кошку с мочекаменной болезнью. Для финального укола, чтобы не возиться. Ни врач, ни Наташа этого не могли допустить и сейчас кошка живет в приюте.

Уход

Я ушла из журналистики в 2019. Год отработала как бы назвать то, чем я занималась? Нянечкой? Невозможно перевести буквально… «человек, который заботится»… Сиделкой? Тоже неправильно. Потому что сиделка это все-таки как бы при одном человеке. А когда у тебя в коридоре 30 человек и за рабочие сутки ты наматываешь двадцать километров… Это уже не сиделка.

Одновременно я получала профильное образование. Так как у нянечек зарплата маленькая (около 400 евро), прожить на одну крайне сложно. Ты работаешь по сменам и получается, что тебе платят эти 400 евро за семь суток в месяц. Но ты не можешь прожить на эти деньги. Ищешь подработку. Тогда у тебя получается 15 суток в месяц. Но это значит, что ты уже ни фига не спишь и начинаешь зашиваться.

Но именно так многие работают в сфере ухода. Кто-то в больнице совмещает, кто-то санитаром. Я нашла еще одно рабочее место и одновременно пошла учиться. Это было тяжело. Утром сажусь в машину и еду на учебу в колледж. Вечером еду домой. Утром еду на одну работу. Потом — на вторую. Потом — на учебу. Я засыпала за рулем.

Но я и журналистом не любила работать в нескольких местах. Даже порой завидовала тем, кто умеет в разные корзинки яйца положить. Я так не могу. Мне нужно иметь свой стул и стол, где я могу свить свое гнездо.

Что стало последней каплей…

Я даже не знаю, что могло бы быть последней каплей. Это было волевое решение. Все накапливалось долго: раздражение, выгорание, нежелание идти на работу, потому что ты знаешь, что там будет. Все сразу сложилось: и бессонные ночи, когда тебе могут позвонить в любое время, потому что у тебя новостная работа. Там — теракт, там — война, везде нестабильность. У тебя накапливается раздражение. Приходишь на работу и чувствуешь, что можешь наорать на кого-то. Бесконечные политические игры, лицемерие. Ты чувствуешь, что тебя вынуждают искать компромисс с собственной совестью. Ты бы лично так никогда не сделал, но раз ты работаешь именно тут, должен идти на уступки.

Этот вечный путь уступок меня абсолютно разрушал. И в какой-то момент я решила: если я не ухожу сейчас, то меня как личности больше не будет, что я перестану себя уважать.

У любого человека есть набор ценностей. Понятно, что живя в социуме, мы так или иначе постоянно идем на уступки. Мы должны жить гибко. Но когда ты вынужден идти на сделки ради кого-то или чего-то, что ты сам не ценишь — ужасно…

Еще я устала от того, что вообще происходит в журналистике. Ты должен меньшими силами обеспечивать то же качество, которые было десять лет назад, когда у тебя были средства, люди, амбиции. Сейчас остались амбиции, а средства и люди исчезли. Если раньше у нас была команда в 15 человек, стало 3,5. И от этих 3,5 требуется такое же качество и объем, как от 15. Но ты понимаешь, что так ты не можешь работать столь же качественно.

И хотя я не перфекционист, я люблю, чтобы все было сделано хорошо. Чтобы можно было получить удовлетворение от результата. А когда ты знаешь, что там провисло, а тут зависло, то никакого удовлетворения быть не может. Я люблю видеть результат. Как сейчас… Привозят тебе бабушку, которая очень плоха. И кажется, что этой бабушки уже завтра не будет. А ты начинаешь за ней ухаживать. Ты знаешь, как ее положить, посадить, как ее уговорить попить или поесть. И через три у бабушки открылись глазки. Они заблестели. А потом она села, а потом вдруг и пошла. И даже если не пошла, она уже другая.

Ты видишь самый главный результат: хороший уход — хорошее качество жизни. И человек начинает на жизнь смотреть иначе. Заинтересовался телевизором — хорошо. С соседом поговорил — замечательно. И так в любой сфере.

Но самое страшное в журналистике — компромиссы. Ты нарыл важный материал. А решение: «нет, мы не ставим». Почему? «А это — наши рекламодатели. А с этими мы договариваемся, чтобы они стали рекламодателями. А там — знакомые знакомых просят…»

Социальная тематика всегда была важной для меня как человека. И в журналистике, и, тем более сейчас. Например, так придумали «Зеленую лампу»… Это была благотворительная программа нашего радио для тех и о тех, кому нужна помощь.

Все началось с того, что появились девочки, которые хотели сделать что-то полезное для людей. Помочь удалось многим. Работали несколько лет с выходом каждую неделю: мне сейчас фейсбук воспоминания подсовывает. Пятьдесят человек в год. Так или иначе помогли многим. Девчонки другие сми подключали. Особенно когда нужно было собирать крупные суммы. Тоже был виден результат. Особенно, когда речь шла об излечимых болезнях.

Но вместе с тем, было обидно, что ребенку курс каких-то процедур не могло купить государство. Приходится собирать деньги на покупку этого курса и ребенку это помогает. Я не понимаю, почему это не могло сделать государство. Если в государственной клинике не могут предоставить такую услугу, то просто дайте людям денег, чтобы они смогли спасти своего ребенка в другом месте. Пусть они съездят на лечение в другую страну, купят лекарство, которого нет у нас. Я вообще не понимаю, для кого делаются лекарства по такой цене. Порой приходится видеть цены на лекарства от рака… Кто это может оплатить?

Порой кажется, что пока ты здоров и работаешь, вроде бы все ничего… Но если ты потерял работу, то хуже. Но если потерял работу и заболел, то это беспросвет.

Общество и Альцгеймер

На сегодня не существует лечебных или профилактических методов борьбы с болезнью Альцгеймера. Поэтому критически высока потребность в поиске новых эффективных методов лечения.

Мы научились бороться с инфарктами и инсультами. Продолжительность жизни растет, а вместе с этим увеличивается количество людей, страдающих деменцией и синдромом Альцгеймера. Люди доживают до 80 и переживают этот возраст. И тут эта напасть, от которой пока нет лекарств. Человека вытаскивают из инсульта или инфаркта, а он уходит в пелену деменции.

Сколько я видела родственников, которые стараются ухаживать за больными с деменцией. Часто это люди с сорванной нервной системой, разрушенной карьерой или личной жизнью, распавшимися семьями… В обществе довлеет стереотип «как я отдам родного человека куда-то»…

Что такое пансионат семейного типа? Есть пансионаты больничного типа: большие здания, длинные коридоры и палаты по обе стороны.

Мы делаем шаг в сторону индивидуального подхода и предоставления индивидуального пространства.

Очень большая проблема — потеря социальных контактов. Заболевший человек уже находится в изоляции своей болезни. Если он оказывается один в квартире или комнате, то очень часто он закрывается, уходит в депрессию и его очень трудно вытащить из нее.

Как побудить человека выйти?

Если человек лежит день или два, мы начинаем с ним разговаривать. Очень важен индивидуальный подход, а для этого надо максимально хорошо знать человека. Кто-то любит смотреть футбол. А до этого мы хоккей вместе смотрели. Чай, квас, сухарики, чипсы и флажки, чтобы правильно болеть.

Очень важно знать прошлую жизнь человека. Часто родные нам говорят: «А зачем? Сейчас ему все равно ничего не надо». То, что ему сейчас ничего не надо — понятно. Но была жизнь, в которой были путешествия, сад или столярная мастерская, рыбалка или шахматы, охота или секс. Есть крючочки, за которые ты можешь цепляться и раскручивать веревочку, которая может удержать человека в нашем мире.

Деменция — очень интересное явление. Ты рождаешься и в твоей жизни начинают происходить события. Сад, школа, институт, женитьба, дети, развод, пенсия, внуки. Деменция — поворачивается сосуд и все высыпается. Сначала высыпается пласт с 70 до 80, потом от 60 и так постепенно ты впадаешь в детство.

Есть два способа решения возникающих проблем. Первый — медикаментозный. Он используется в тех случаях, когда у человека может возникнуть агрессия и он может нанести вред себе и другим. То есть, для этого человек должен лечь сначала в психиатрическую больницу, где могут скорректировать его поведение. А деменция не считается психическим заболеванием. На мой взгляд, коррекция агрессивного поведения больных деменций часто проходит в больнице вполне успешно.

Второй путь — социальная реабилитация через правильный подход к заболеванию. Ты должен научиться понимать человека с деменцией. Понимать его язык. Чувствовать причины его агрессии. Их может быть сотни. Человек может хотеть в туалет, у него может быть запор, у него может болеть голова. Человек с деменцией не может сказать точно, что у него болит. А если скажет, то это не факт, что действительно болит. У него может быть повышенное давление или сахар. Его может просто бесить нянечка или сосед. Ему может быть душно или холодно. И тебе надо научиться угадывать причину. Когда ты с ними проводишь несколько суток в месяц, ты начинаешь их понимать и чувствовать, когда надо перетерпеть, а когда вызвать скорую помощь. Но главное — мы должны следить за тем, чтобы они вовремя принимали медикаменты. Когда они живут дома в одиночестве, то они их чаще всего не принимают. Или могут выпить двойную дозу. Потому что забывают. Нужно следить за тем, чтобы они пили воду. Кто из пожилых людей достаточно пьет… Еще одна особенность деменции: человек часто не воспринимает прозрачную воду. Когда ему дают просто воду, он ее не видит. Чуть подкрасил сиропом и человек легко пьет.

К сожалению, часто в медицине сохраняется небрежный подход к лечению пожилых людей. Они приходят на прием и слышат: «А что вы хотите… Вы посмотрите, сколько вам лет». И они перестают ходить. Но извините, в этом возрасте можно жить в разном качестве.

Что делать?

Есть проторенные пути. Они понятны: просвещение, законодательство, смена стереотипов в обществе. Но это пролонгированный путь. Все не так быстро. Потребность в пансионатах растет, потому что растет продолжительность жизни. Рано или поздно, но об этой проблеме задумаются. Но главное — нужно сделать все, чтобы общество увидело, что рядом с нами есть часть общества, которые стали невидимками как только им исполнилось столько-то лет. Ты исчезаешь: тебе не предлагают возможности для обучения, ничего не делают для того, чтобы старость была сознательной. Ведь многие очень пожилые люди еще много чего могут.

Старческое одиночество…

Старики — категория, наиболее подверженная одиночеству. Дети живут далеко. Часто слышу жалобы, что родители сидят дома, никуда не выходят, ничего не смотрят и смотрят в одну точку. Привозят к нам. Тут тоже вроде бы замкнутое пространство. А в условиях ковида мы тоже никуда не выходили. Но у нас все-таки есть общество. Человек общается с нянечкой, с руководством, с медсестрой, соседями. Есть какой-то социальный контакт. Даже если он порой не вербальный. Очень многие здесь находят смысл в том, что они сами начинают помогать более беспомощному соседу.

Мы очень тщательно подбираем персонал. Не всегда с первого раза можно увидеть, подходит человек или нет.

Уходя из журналистики, я хотела работать со старостью. Тут был и личный интерес: ведь мы все взрослеем. И мне вообще со старыми людьми работать нравится больше чем с детьми.

Мне встретились люди, которые вдохновили меня на это решение. У меня не было профильного образования в социальной сфере. Только набор представлений. Поэтому я пошла в самый низ и стала работать нянечкой. Это был большой пансионат «Межциемс» и мне хотелось понять, как работает система. Государство-пансионат-клиенты-работники. Про этот пансионат я когда-то сама делала репортаж.

Мои новые коллеги сначала боялись, что я пришла с целью провести некое расследование. Они не сказали мне тогда это напрямую. Но все-таки рискнули и взяли журналиста на работу нянечкой. Они только через год признались. Но я пришла к ним с открытым лицом. Но я просто работала. Никуда не лезла вначале. Постепенно стала вникать, задавать вопросы, напрашиваться на дополнительные вещи. Мне нравится то, что сейчас начали обращать внимание на этику болезни. Больные деменцией — такие же люди. В их присутствии нельзя о них говорить в третьем лице. На них нельзя кричать. Над ними нельзя издеваться.

С деменцией работать тяжело, но очень интересно. Конечно, если ты действительно искренне заинтересован в работе. Но если воспринимать человека с деменцией как человека со старческими капризами, то все становится очень тяжело. Поэтому я очень сочувствую родственникам таких людей. А они, к тому же, задавлены стереотипами и страшным чувством вины.