Послание нахимовцев-«питонов» нашло своих отправителей через 37 лет

«Фонтанка» разыскала пятерых из 19-ти авторов письма и расспросила их об учебе и службе, с учетом того, что это поколение курсантов-«питонов» вынесло на себе трагедию крушения советского военно-морского флота.

О том, кем он будет, москвич Лев Крошкин знал с детства. Его дед по материнской линии был контр-адмиралом, он предопределил судьбу внука, и поступление а единственное на весь Союз Ленинградское Нахимовское военно-морское училище было делом решенным. В 1983-м Лев Крошкин окончил 8-й класс московской школы. Конкурс в училище в том году был четыре человека на место. Нужно было сдать четыре экзамена и физподготовку: бег, подтягивание. Мандатная комиссия сказала: «Принят».

У Димы Санченкова в до-нахимовской истории были дядя-моряк и «Морская азбука». На букву «Н» в ней говорилось о нахимовцах. Восьмой класс Воскресенской школы Дима окончил с отличием, поэтому при поступлении сдавал не четыре, а один экзамен.
— Там порядка 100—110 человек было круглых отличников, то есть они могли сдавать один экзамен, и если сдал на «пятерку», то они зачислялись. Это была математика. Я сдал на «пятерку».

Ленинградец Коля Зарубо принял решение стать военным моряком еще в детском саду. После утренника в бескозырке других профессий для него не существовало. Страсть была такой силы, что заразила старшего брата. С разницей в два года они закончили Нахимовское, потом училище им. Дзержинского, служили на Северном флоте.

Алексей Комиссаров, родившийся в ленинградской семье, с дедом-подводником, участником Таллинского перехода 1941 года, тоже не представлял себе иной судьбы, чем море.

У Вити Демьянова прославленных флотоводцев в роду не было. В Нахимовское училище его после смерти матери отправила тетка. Его военно-морская жизнь оказалась самой короткой и потому, наверное, самой яркой.
— Это была середина лета, июль, — вспоминает Лев Крошкин. — Времени на прощание с родителями не дали. Нас сразу обрили налысо и отправили в летний лагерь в Каннельярви, местечко под Питером. До 1 сентября прошли курс молодого бойца, а потом уже учебный процесс, наше здание возле «Авроры», там два года и проучились.

В Нахимовском училище новых воспитанников поделили на шесть рот, в каждой из которых было четыре класса по 25—28 человек. 6-я рота считалась парадной. За время учебы ребята из этой роты участвовали в трех парадах на Красной площади, в том числе в параде честь 40-летия Победы.
На первом году обучения нахимовцев называют «карасями». Переходя на второй курс, «караси» смывают с себя чешую и становятся «питонами». Почему «караси» превращаются именно в «питонов», внятного объяснения нет. Самая распространенная версия связана с лингвистическим хулиганством: «воспитанник» — «воспитон» — «питон».

Строгих правил у традиции также не существует: главное, облиться водой. «У нас, кажется, было в умывальнике. В личное время собрались, смысли с себя чешую», — вспоминает Алексей Комиссаров. Свою подпись на том письме он с уверенностью узнать сейчас не может, но помнит рисунок с тремя лычками и общую подпись: «Питоны 62 класса».

«Вечером после отбоя кто-то крикнул: “Вперед!”. Старший офицер уехал домой, дежурный спал, а мы в гальюне подсоединили шланг и водой поливались», — вспоминает Николай Зарубо.

Смыв чешуи распорядком Нахимовского не был предусмотрен, но традиции на флоте зачастую священнее Устава. Николай Зарубо стал свидетелем неловкого диалога начальника училища Героя Советского Союза контр-адмирала Льва Столярова и старшего воспитателя.
— Столяров его спрашивает: «Ну что, твои-то смыли чешую, в питоны посвятили?». А он же не знает, как ответить. С одной стороны, это же нарушение дисциплины. Столяров: «Что они до сих пор караси, что ли?» — «Не, ну водичкой пообливались». Вот такой у нас был начальник училища. Обалденный человек.

В июне 1984 года повзрослевшие «караси» приступили к прохождению летней практики. Осознавать себя «питонами» предстояло на учебном корабле «Гангут». Строго говоря, это была плавучая база. В 1970-м году со стапелей Черноморского судостроительного завода спустили на воду две плавбазы пр. 1886У — «Бородино» и «Гангут». В тот день, когда наши мальчишки ступили на первый в своей жизни корабль, «Гангут» был полной сил боеспособной единицей. Это был настоящий морской поход: из Кронштадта в калининградский Балтийск с заходом в латвийский город Лиепая и обратно.

• 

• 

Спустя почти 40 лет никто из бывших участников похода не может сказать, кому именно принадлежала идея отправить письмо в бутылке. Лев Крошкин помнит, что дело было днем. «Питоны 62-го класса» пробрались на верхнюю палубу и, прячась между трубами, подписывали свое «Послание нахимовцев». Кто-нибудь наверняка хихикал. Серьезное же дело: меньше суток на корабле, а уже нарушают.

Так как спецоперация была спонтанной, текст тоже заранее никто не продумывал. Минута на лихорадочное размышление: «Что написать? Что сказать потомкам?».
Ну и написали: «Тот, кто найдет эту бутылку с посланием, просим занести в Ленинград.».

Ниже адрес и подписи: восемнадцать плюс одна. Самая последняя и самая читаемая подпись принадлежала не нахимовцу, а матросу срочной службы. Этот затесавшийся среди школьников «Гаврилов А.» впоследствии сбил с толку и осложнил «Фонтанке» поиски.
— Ещё был вопрос, как эту бутылку заделать так, чтобы она не разбилась, — вспоминает Крошкин. — Обмотали ее какой-то то ли тряпкой, то ли сетью. Упаковали сильно, в общем.

• 

• 

• 

• 

Дмитрий Санченков тоже не помнит эпизод с бутылкой, хотя подпись свою нашел. Ему в том походе больше всего запомнилось море.
— Море становилось морем. Когда вышли из Маркизовой лужи (так в шутку называют Невскую губу. — Прим. ред.), оно становилось шире, шире. Потом берега-острова остались только на картах. Потом у нас началась штурманская практика, это безумно было интересно.

Вообще-то свободного времени у курсантов было немного: несли вахту, изучали штурманское дело, драили палубу, в конце концов. Но несмотря на старания офицеров, силы на шалости оставались.

«Я помню, как мы привязывали носки к веревке и бросали за иллюминатор, стирали в Балтике», — говорит Виктор Демьянов, вспоминая, как в трюме на нижней палубе устраивали стрельбы по крысам. — Они же могут передвигаться по вертикальной поверхности. Вот ботинком в нее кинешь, а она еще и не уходит. Было весело.

Вернувшись в Нахимовское, «питоны 62-го» класса поначалу ждали, что им вернут их послание. А потом забыли. После практики на «Гангуте» курсантам дали 49 суток отпуска. «И мы все уехали по домам, — рассказывает Демьянов. — Представьте, после муштры ты оказываешь на воле. И, конечно, когда вернулись, многие стали писать рапорты об отчислении. Многим не нравилось ходить строем, когда вокруг «Аврора», девчонки, а ты молодой, 9—10 класс».
Через пять лет курсант училища им. Дзержинского Николай Зарубо в составе организованной группы сокурсников натирал ею первичные половые признаки коня Медного всадника на Сенатской площади.

За тот эпизод с бюстом Петра первый взвод был лишен увольнений. Но нос русского императора от дальнейших посягательств это не спасло.
— Наказывай — не наказывай, звони — не звони (из гостиницы напротив), а несколько минут он будет блестеть. И это весело, — говорит Николай Зарубо.
Во втором взводе, где учились авторы послания, были свои шалости. Виктор Демьянов был командиром отделения, но в карьерный рост вмешалась ручка-ластик. Ее в Нахимовское принес Андрей Терешков, племянник той самой Терешковой, первой в мире женщины-космонавта. Волшебство заграничной ручки позволило внести коррективы в журнал, и все отделение отправилось в самоволку.

Демьянов был понижен в должности до рядового нахимовца и командных постов больше не занимал, окончательно потеряв интерес к службе. К слову, Андрей Терешков принимал активное участие в забавах, а потом с легкостью брал вину на себя. «Я покурил, например, в классе, — вспоминает Демьянов, — в форточку, но запах все равно чувствуется. Приходит офицер-воспитатель: “Кто курил?”, а Андрей Терешков отвечает: “Ну я”. А ему все равно ничего не сделают».
Виктора Демьянова комиссовали перед выпуском. О причинах этого он не рассказывает, хотя за сухими фразами «сходил в самоход» и «упал с пятого этажа» угадывается еще одна история. Компрессионный перелом позвоночника оборвал военную карьеру. После госпиталя Виктор вернулся в родную Барвиху. В 1985 году этот поселок еще не знал, что станет синонимом элитной недвижимости и президентской резиденции.

Военно-морские вузы открывали для нахимовца свои двери без экзаменов. Николай Зарубо поступил в инженерное училище им. Дзержинского на специальность «Атомные энергетические установки». Служил на базе Северного флота в Гремихе, на атомной подлодке пр. 667Б «Мурена». В 1999-м Николай ушел с флота, а в 2004-м утилизировали последнего представителя проекта. «Когда по три месяца не платят зарплату, то на голодный желудок защищать Родину не очень нормально, — говорит о причине ухода Зарубо. — Жена работала в госпитале, вот на ее маленькую зарплату и жили».

Алексей Комиссаров повторил путь деда и пошел в училище подводного плавания имени Ленинского комсомола. До 2000 года служил на Тихоокеанском флоте, потом вернулся в ставший Петербургом Ленинград, поступил в Военно-морскую академию, работал в научно-исследовательском институте. В каком именно — не говорит, над чем работал — тоже. «Сейчас не очень приветствуется рассказывать о таком», — объясняет он скупость информации.
Лев Крошкин и Дима Санченков выбрали Петергофское училище радиоэлектроники имени Попова. Закаленные двумя годами казарменной жизни бывалые мореходы выгодно отличались среди других курсантов-вчерашних школьников. Учились на одном факультете, в одном классе. На свадьбе Санченкова Крошкин был свидетелем.

Первым местом службы Санченкова стал сторожевой корабль «Ленинградский комсомолец», приписанный к Видяево, где на губе Ара базировалась атомная подлодка «Курск». Лев Крошкин тоже хотел служить на Северном флоте, но его отправили на Балтийский, где служил дед. Крошкин начинал службу под Калининградом, в Балтийске, на малом противолодочном корабле. Это был 1990 год.

Жена и дочка Санченкова остались в подмосковном Воскресенске, в Видяево жить им было негде. В 1991-м году здесь построили плавучий причал для базирования авианосного крейсера «Адмирал Кузнецов», и весь квартирный фонд распределили среди экипажа авианосца. Экипаж «Ленинградского комсомольца» жил на корабле, служебное жилье дали только старпому и многодетному старлею.

Через два года Санченкова перевели на корабль рангом выше. Служба продолжилась в столице Северного флота в городе Североморске.
— И вот тогда в 1993 году мне, наконец, дали жилье, и семья приехала ко мне. Дочери на тот момент уже было три года. Она называла меня Дима.
Когда семья живет рядом, служить было легче. Но новый корабль «Маршал Василевский» оказался не на ходу.

— В то время, если корабли ломались, то их к причалу за веревку привязывали и все. Попасть в категорию неходовых кораблей было трагедией. Вроде и на корабле, а фактически — береговая служба. Не было запчастей, не было ремонта. Для ходовых кораблей снимали части с тех, что стояли у причала. И вот я попал на такой.
Дмитрию Санченкову повезло: на «Маршале Василевском» он не задержался, командир корабля переходил на большой противолодочный корабль «Адмирал Левченко» и взял его с собой. «Я считаю, что как офицер состоялся именно на БПК «Левченко». Я на него перешел, и через месяц-полтора мы ушли в большой поход», — говорит он.

В августе-сентябре 1993 года «Адмирал Левченко» с отрядом боевых кораблей Северного флота посетил французский Тулон с официальным визитом. БПК с бортовым номером 605 до сих пор в строю, а вот четвертый и последний корабль Санченкова, многоцелевой фрегат «Адмирал Харламов», списан. Формально Андреевский флаг на нем спустили в декабре прошлого года, но в море он не выходил последние 10 лет.

В 1996—1997 годах «Адмирал Харламов» носил звание лучшего корабля ВМФ по противолодочной подготовке.
— К концу 1990-х дошло до того, что «Левченко» и «Харламов» были самые боеготовые корабли из надводных на Северном флоте. Но вот мы стояли в боевом дежурстве, а у нас для того, чтобы корабль запустил двигатели и мог выйти в море, он должен иметь на борту, условно говоря, 500—600 тонн топлива, из 1200 полных. А у нас бывало так, что мы стояли в боевом дежурстве в Североморске, это главная база флота, и у нас было полторы-две-четыре тонны. А это только для того, чтобы запустить вспомогательные котлы и обогреться. Мы не ходили в море, потому что не было топлива.

Еще в начале 1990-х в армию перестали призывать студентов технических вузов, а затем уклонение от армии в принципе стало модой. На флот перестали приходить сначала москвичи, потом петербуржцы, а затем масштабно «косить» начали другие крупные города.
— И к середине 1990-х на флот стали приходить матросы с 3—4 классами образования. Они с трудом писали, потому что выросли в неполных семьях и с 14 лет были вынуждены идти работать. Это не потому, что они плохие. Время было такое. Но доверить им радиоэлектронику было нельзя. С середины 1990-х во время выходов в море мы, офицеры, стали сами садиться за приборы. Обучить этих матросов было невозможно.

Предметом особой охраны стали запасные части корабля. Берегли от матросов, которые выпаивали печатные платы. Золотом и техническим серебром в этих пластинах не гнушались, порою, и мичманы. Это был единственный источник дохода. Зарплату не платили по 3—4 месяца.
— У нас семьи встречали Новый год на корабле. Потому что денег не было, детям нечего было купить. Коки готовили стол из офицерских пайков, для детей пекли пирожки элементарные. И с компотом встречали Новый год.

А потом был «Курск». И военные моряки сразу поняли, что произошло. Гибель атомной подлодки не диверсия и не нападение американцев с Марса, а закономерный итог общей деградации флота. Именно тогда Дмитрию Санченкову впервые по-настоящему стало не по себе.

— За свой участок я был спокоен, но вот оружейники… Мы видели, что творится на береговых базах. Деградировало все. Хранить торпеды вместе с окислителем…
В августе 2000 года на главной базе ВМФ в Североморске на выход в море были способны 2—3 корабля. Включая авианосец «Адмирал Кузнецов», который вместе с «Адмиралом Харламовым» использовали в качестве сторожевых псов. Сменяя друг друга каждые две недели они в течение года стояли на месте гибели «Курска», отстреливая гранаты из противодиверсионных гранатометов, чтобы никто не мог подойти к затонувшей подлодке.

— Мы ходили как похоронная команда. Это совсем не то же самое, что морской поход. Не очень-то это весело, прийти на место, отстреливать гранаты и знать, что там внизу твои знакомые, друзья. Нахимовцы там тоже, кстати, были. Не очень это хорошо. Это многих тогда подкосило.

В 2001 году капитан 3 ранга Дмитрий Санченков сошел на берег. Лев Крошкин закончил службу в 2002-м, в звании капитана 2 ранга. К тому времени он уже давно перевелся с Балтики в московский военный НИИ. До минимальной выслуги Крошкину оставалось три года, но силы закончились. Энергия молодости и молодая жена требовали движения и денег. Ни того, ни другого научно-исследовательский институт дать уже не мог.

— Жизнь в нашем НИИ замерла. Зарплату подолгу не платили. Многие просто сидели и ждали, кто ухода на пенсию, кто квартиру. Мне квартиру ждать было не надо, я москвич. И я понял, что пора уходить, — объясняет Дмитрий.

Виктор Демьянов к тому времени уже прочно держал нос по капиталистическому ветру. После Нахимовского училища он поступил в кооперативный институт, и в 1990 году его специальность «Экономист торговли» была уместнее во внезапно омолодившейся России. В Барвихе Демьянов работал товароведом, и в зону его ответственности входили магазины на Ново-Рублёвском шоссе: «При явной склонности к авантюризму бандитом умудрился не стать. Последние 15 лет работаю в филиале РЖД. Жен за эти годы было три, все имеют статус бывших».

Лев Крошкин два года назад справил фарфоровую свадьбу. Дочке 17 лет, сыну — 1,5 года. После флота занимался реконструкцией московского и петербургского Домов ветеранов сцены. Последние пять лет возглавляет бизнес по классификации гостиниц. Крестился еще в середине 90-х, но настоящая вера, по его словам, пришла позже. Он был пассажиром скоростного поезда «Невский экспресс», который был подорван террористами в августе 2007 года».

Уходить в гражданские тоже было непросто. Устроиться в новой жизни помогало военно-морское братство.
— Кому ты тут нужен? А что я умею? Я умею завести ядерный реактор. Кому это на гражданке надо? Никому. Я знаю, как на лодке бороться с пожаром, как — с водой. Много чего знаю, что на гражданке никого не интересует. Тем более это были 90-е. Поэтому, конечно, выручало подводное братство, — говорит Николай Зарубо.
Сегодня он работает вместе с другом, тоже моряком-подводником, занимается обслуживанием систем безопасности.

Дмитрий Санченков на гражданке занялся коммерцией и впервые стал не получать, а зарабатывать деньги. Уже через полгода продавец электроники приносил домой втрое-вчетверо больше денег, чем офицер ВМФ. Но торговля так и не стала ему по душе, поэтому через некоторое время он перешел на инженерную должность в энергоснабжающую организацию, где работает до сих пор. С 2006 года Дмитрий с семьей стал много путешествовать на автомобиле, объездили если не половину, то точно треть Европы. Дочь училась в Вене, сейчас пишет диссертацию в Японии. Младший сын окончил Московский энергетический институт и продолжат учебу в Германии.

Капитан 2 ранга в отставке Алексей Комиссаров, уйдя с флота в 2009 году, с флотом остался. Председательствует в профсоюзе ВМФ. «Про Нахимовское говорят: «Кто окончил, тот гордится, кто не был, не жалеет», — усмехается Комиссаров. — Я не жалею». Из пятерых нахимовцев, только Виктор Демьянов говорит об ошибке. Его одноклассники уверены, что в детской мечте не обманулись. Если бы сегодня была возможность заново написать и бросить в Балтийское море то письмо, Николай Зарубо написал бы всего три слова: «Давайте жить дружно».

Юлия Никитина
www.fontanka.ru